Между сознанием церковным, православным и сознанием внецерковным (секуляризированным) существует принципиальное различие, которое, впрочем, многими не улавливается, но знать его крайне важно.
Вначале попытаюсь проанализировать понимание мира с точки зрения человека церковного, а затем – внецерковного. Замечу, что - последнее для меня сложнее, так как я с детства был воспитан при церкви, однако учился я в простой советской, светской школе, затем в обычном советском медицинском институте, долго работал в самых разных медицинских учреждениях: от Станции скорой помощи до НИИ проктологии и больницы Академии Нааук.
Мне почти не пришлось испытать негативизма жизни на себе: в мальчишеских разборках не участвовал ( в нашей школе их просто не было), в армии, куда уже проникли неуставные отношения, не служил, дома царила атмосфера добра и взаимопонимания. Да и профессия моя: врач – сама по себе настраивает на добро, на борьбу с болью человека. И все-таки, у меня было достаточно точек соприкосновения с той жизнью, которой жила вся наша страна, а также с болью, болезнями, несчастьем людей, самых разных моих современников.
В последние шесть лет, являясь священником, мне все реже и реже приходиться общаться с людьми, не верующими в Бога, не ищущими добра. Я не хочу сказать, что в Церкви лишь добрые люди с прекрасными человеческими качествами, но принципиальное отличие переступающих порог храма – это неудовлетворенность своим внутренним мироощущением, желание стать иным, стать лучше.
Я не психолог, не педагог, и отдаю себе отчет, что моя попытка моделировать то, что происходит в человеческой душе — это дилетантство.
Однако, дилетант – это любитель, а то, что любишь, пытаешься понять и постичь. Но, критически оценивая свои способности и возможности, я сказал бы так: моя попытка очень хорошо сформулирована польским юмористом Станиславом Ежи Лецем, который сказал, что всегда найдутся эскимосы, которые выработают для жителей тропической Африки рекомендации, как вести себя во время жары. Вот эта задача передо мной сейчас и стоит.
Во-первых, я исхожу из того, что мировосприятие человека не бывает безрелигиозным. Это постулат, на котором я стою. Я знаю, что атеистический мир, в котором мы жили, был, но это не значит, что был он безрелигиозный. Замечательный пример этого утверждения – стихотворение Маяковского "Разговор с товарищем Лениным":
Грудой дел,
суматохой явлений,
день отошел,
постепенно стемнев.
Двое в комнате.
Я
и Ленин —
фотографией
на белой стене.[1]
Это типичная молитва. Именно поэтому я и говорю о сознании небезрелигиозном в атеистическом мире. Я понимаю, у поэта особое, обостренное религиозное мировосприятие. Но даже в атеистическом, коммунистическом мире человек обязательно имеет некие культовые ценности. В данном случае - Ленин, уже умерший к тому времени. Однако поэт обращается к его фотографии:
Товарищ Ленин,
я вам докладываю
не по службе,
а по душе
Товарищ Ленин,
работа адовая
будет
сделана
и делается уже[2].
Оговорка не случайная. Работой адовой поэт называет тяжелый труд, но получилось иное. Поэт оговорился, но обнажил глубочайшую истину. И такая прозорливость в творчестве истинных поэтов не редкость[3], но это —уже проблема поэзии, проблема творчества со всеми его загадками. Итак, мы имеем некий конкретный образ религиозности при коммунистическом мировосприятии.
В 70-е годы, когда я был двенадцатилетним подростком, в молодежной среде бытовало речёвка футбольных болельщиков :
"Мы не верим в Бога,
мы далеки от храма,
зато мы свято верим
в московское "Динамо".
Это другой уровень, но все равно это сознание религиозное. Вопрос только в том, что встает на место Бога? Во что верят люди, что является богом для их сознания? Но в любом случае — это фетиш, будь то московское Динамо, или фотография Ленина.
А сколько, вообще, мы имели истуканов, которые стояли на каждом перекрестке? Каким кумирам мы поклонялись? Сравните ёмкую характеристику Пушкиным трагедии античного мира, когда он описывал картину Брюллова "Последний день Помпеи": кумиры падали. Кто такие эти кумиры? – Это статуи, наполнявшие древний город. И это обилие статуй, стоявших или восседавших чуть ли не на каждом перекрёстке, также образ нашего религиозного мировосприятия коммунистического, атеистического периода. Здесь затронута проблема, которая ставится в православном и в ветхозаветном сознании: не сотвори себе кумира, т.е. никого не ставь на место Бога. Но человек принципиально не может никого не поставить на место Бога, если Бога на надлежащем Ему месте нет. "Свято место пусто не бывает", — так гласит народная поговорка. Человек что-нибудь туда обязательно взгромоздит, в частности, московское Динамо, или Спартак, или Ленина, или "золотого тельца" в иностранной валюте - это уже без разницы, потому что — все это подмена. То есть, сознание может быть религиозным и псевдорелигиозным.
В качестве пояснения обращусь к мысли Николая Бердяева о религиозной сути марксизма. К. Маркс получил христианское воспитание, но корни его марксизма все равно уходят в еврейскую идею об избранном Божьем народе, место которого в его идеологии занимает пролетариат[4]. Напомню, что в христианстве народом Божиим, новым Израилем, становятся все христиане, но здесь не скрытая подмена, как в марксизме, а сознательное отождествление себя с уделом Божиим, которому как Исааку, а не детям Хеттуры оставляет всё своё имение Авраам (Быт.25:5). Фетиш может быть любым, например, деньги ("люди гибнут за металл"…), успех, слава. Принципиально это выражается в понятии цезарства. Это чётко сформулировано Юлием Цезарем: лучше быть первым человеком в каком-нибудь мелком городишке, чем вторым в Риме. Что это, если не кумиротворчество, когда сам становишься на пьедестал? А власть — ведь это очень сильный кумир.
Но бывают незаметные кумиры, которые и сопровождают чаще всего нас с вами в жизни. Например, благополучие семьи. Или такой постулат: "только не было б войны". Я понимаю, хорошо, когда нет войны, я с этим не спорю, но когда все сводится только к этому — лишь бы у меня, в моей хате было тепло, а дальше хоть трава не расти, это уже другое. Очень часто это является одним из наших основных, но незаметных кумиров. Часто мы и детей своих обожествляем, фетишизируем. Мы всегда видим в детях свое продолжение, но часто представляем их такими, какими хотим вылепить. Вспомним песенку 70-х годов: "Я сама купила сыну мандолину". Каких усилий стоило ребенку обучение игре на этом инструменте только потому, что мама решила сделать из него нечто неповторимое.
Что этому противопоставляет церковное сознание? Не собирайте себе сокровище на земле, где моль и ржа истребляет, и где воры подкапывают и крадут. Но собирайте себе сокровище на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют, где воры не подкапывают и не крадут. Ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше. Я думаю, вы хорошо знаете эти евангельские слова и понимаете, что речь идет о системе ценностей для устроения нашей жизни. Поскольку большинство из нас воспитаны на коммунистической идеологии, прошли через нее, и ее через себя пропустили, то впитали и существующую там подмену. Мы все слышали о моральном кодексе строителя коммунизма. Он замечательный, он чудесный, он говорит, каким должен быть человек этого грядущего общества? Основная масса постулатов этого кодекса, под которыми мы и сейчас можем подписаться, взята из нравственного богословия. Но подмену заметил один из иерархов русской православной Церкви ещё во второй половине XIX века (кажется святитель Филарет), когда его обвинили в приверженности к коммунизму. Он ответил, что он конечно коммунист, только у него всё моё —твоё, а у тех, с кем его сравнивают, всё твоё — моё. Мы с вами помним замечательную фразу Николая Островского из романа "Как закалялась сталь": Самое главное у человека – это жизнь, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Фраза подкупала и подкупает. Но ведь она внутренне противоречива, абсолютно не верна. Если самое главное у человека — жизнь, то положи ее на алтарь и служи этой жизни. Тогда это чистый гедонизм. Но здесь опять-таки произошла подмена, которая и объясняет привлекательность этой фразы, ставшей лозунгом для многих. Что же всё-таки самое главное: жизнь сама по себе, или чтобы не было мучительно больно…? И пока мы не расставим все точки над i, мы будем проглатывать наживку, в данном случае коммунистической идеологии, претендующей на некую новизну, хотя вторая половина афоризма полностью согласуется с процитированным евангельским фрагментом.
Замечательную историю, вспоминая свою юность, поведал митрополит Антоний. Как-то в четырнадцатилетнем возрасте он вернулся домой под утро. У него были довольно сложные взаимоотношения с отцом, и он воспринимал его как человека очень жестокого, не способного на сердечность. Войдя в дом, будущий владыка понял, что отец, ожидая его, не ложился спать, что для подростка оказалось неожиданным, и взирая на отца, изумленный юноша спросил: "Ты за меня волновался?" – Отец ответил: "Да". – "Ты боялся, что меня убьют?" И услышал поразительный ответ: "Да. Но это не самое главное. Я боялся, что ты потеряешь чистоту". Это совершенно иной поворот. Потом владыка Антоний сформулировал это так: не имеет значения, жив ты или умер, важно, ради чего живешь и ради чего готов умереть.
Человеческое сознание бывает очень разным. Причем, у каждого человека, как правило, соседствуют различные типы миропонимания. Сознание может быть рационалистическим и мифологическим. Рационалистическое — это самое простое и ясное, я бы даже сказал примитивное, сознание. Все, что есть, можно попробовать, потрогать. Все ясно и понятно, все можно объяснить. Все одно из другого происходит и одно из другого вытекает. Но мир настолько многообразен, что не вмещается в прокрустово ложе рациональных схем. И тогда приходится лишнее обрубать, упрощать. Например, факт бытия Невидимого Бога, может быть отвергнут на основании того, что космонавты Его не встретили на околоземной арбите. Или, наоборот, недостающее восполнить новосооружёнными мифологемами, которые, естественно, таковыми не считаются, например, вышеуказанная мифологема о гегемонии пролетариата.
Сознание мифологическое многие привыкли оценивать как устаревшее, неразвитое, недостаточное. Я бы с этим не согласился. Безусловно, мифологическое сознание свойственно древним народам. Там оно доминирует, но это не значит, что миф является ложью. Миф, на мой взгляд, — это замысел Божий об истории, о человеке, о его назначении, о его задачах, прочитанный человеком и изложенный так, как человек это сам понимает. Мифологическим сознанием, безусловно, обладает любой ребенок до семи лет. В этом возрасте, наиболее бурного формирования человека как личности, восприятие мира очень богато, целостно, и в таком сознании нет тех недочетов и противоречий, какими страдает рационалистическое восприятие мира, ибо все они примиряются системой мифологем, принимаемых на веру, а сама вера становится критерием истины.
Но, исходя из того, что миф есть замысел Божий об истории, прочтённый человеком, неминуемо возникают варианты в прочтении. И тогда возникает вопрос: что является критерием истинности той или иной трактовки. Ведь, если в мировосприятии заложена некая ложь, то и вся мифологема будет ложно воспринята. Сказания Междуречья и Ветхого Израиля очень похожи в своих деталях, например, мифологема о сотворении мира и о причинах бедственного положения человека. Но, если в ветхозаветном рассказе причина происхождения мира и человека в том, что Бог — благ, то шумеро-аккадские повествованиярисуют нам картину того, что Боги (Энлиль) создают мир и человека явно из корыстных целей. Причина же человеческих несчастий по Библии — в грехопадении человека, тогда как для языческого понимания — в зависти богов: боги не поделили человека, и вот они, соперничая между собой, мстят ему за то, что он недостаточно кому-либо из них поклоняется. В Ветхом Завете ответственность за несчастья лежит полностью на самом человеке: он виноват, и должен что-то делать для искоренения греха. В язычестве всё переложено на высшие силы, на многочисленных богов, а несчастный человек как бы несправедливо ими обижен, и, более того, у него нет возможности хотя бы что-нибудь предпринять, чтобы хоть как-то изменить ситуацию — он лишь игрушка в руках самодурных богов. Это порождает безысходность, которая называется властью рока (вот он настоящий бог языческого мира) и парализует подлинную духовную активность.
Но и в языческих мифах есть отголоски удивительных откровений. Рассмотрим миф об аргонавтах. (Я очень люблю этот миф). Люди из Эллады по указанию узурпировавшего власть царя Пелия отправились за золотым руном. Что такое это золотое руно? Это шкура барана, явившегося спасителем древнегреческого царевича Фрикса, женившегося в последствии на дочери царя Колхиды. Именно обладание этим руном может принести спасение и благодеяние грекам[5]. Вот путешественники–воины под руководством Ясона, которому в случае успеха предприятия обещено возвращение власти, садятся на корабль, который называется Арго[6] и плывут в Колхиду. (Небесные сферы — очень важный момент в понимании мифа). В течение всего этого предприятия с ними происходит очень много приключений и злоключений, но они добывают золотое руно с помощью волшебницы Медеи, дочери царя Колхиды Ээта, на которой Ясон обещает жениться. Вот уже этот символ вожделенного счастья в руках у аргонавтов. Они возвращаются домой в Элладу. Но так как добывание и хранение этого золотого руна связано с многочисленным злодейством, ложью и каварством, то оно наоборот отныне несёт проклятие. Все герои гибнут; сам Ясон — под обломками Арго, и миф заканчивается. Так никто никогда и не узнает, куда спрятано от людей золотое руно аргонавтов.
Эта мифологема о некоем райском бытии: вот оно, как будто здесь, но между пальцев все время выскальзывает. Без небесной помощи ты его никак не обретёшь (Арго), но если пользуешься услугами чародеев (Медея), сам идёшь по пути лжи и предательства (измена Ясона Медеи, коварство царя Пелия), то всё обращается проти тебя. Сотериологическая идея, связанная со шкурой золоторунного барана, явно переплетается с христианским пониманием Агнца, закланного от сложения мира. Вот вам и языческий миф, который за тысячелетия говорит о Христе. Понимали это древние греки? Ни в коем случае. Я полагаю, что меня могут обвинить в подтасовке фактов, но это рассуждение — всего лишь попытка показать, что мифологическое сознание ни в коем случае не является ущербным сознанием. И оно, безусловно, в каждом из нас присутствует. И через этот пример очень хорошо видно, что прочтение одной и той же мифологемы может быть совершенно различным: или узконациональным и узковременным, то есть языческим, или вселенским, касающимся не только Ясона и его сородичей и потомков, но и всего человечества[7]. И тогда становится понятным непреходящий интерес всего мира к этим сказаниям. И тогда не только Ветхий Завет (что является хрестоматийным понятием для христианского сознания) можно рассматривать, как перст, указующий на Новый Завет, но и в светлых языческих чаяниях, обросших шелухой кровожадности и неправдоподобности, можно разглядеть ожидание истинного спасения, связанного с камнем, отвергнутым строителями (Пс.117:22; Мф.21:42; Мр.12:10).
Мифологическое сознание вполне было свойственно коммунизму. Миф о великом замечательном царстве, я думаю, объяснять не надо никому. Наше сознание постоянно обращается к мифологемам. Другое дело, что мы считаем себя людьми образованными, грамотными, обладающими научной базой, а значит мифы — это не про нас. Но чем более целостно мировосприятие человека, тем больше мифологем присутствует в его сознании. Наоборот, демифологизация сознания приводит к раздроблению мировосприятия. Но и отсутствие рационального зерна, то есть трезвения ума, приводит к сужению мифа, замыканию его на узконациональном и, следовательно, к редукции мировосприятия и ощущения истины, то есть к неверному прочтению мифологемы.
Наряду с мифологическим и рациональным мировосприятием, существует и научное . Оно элитарно и близко к рациональному , однако отличается от него подлинной обоснованностью и ни в коем случае не исключает мифологического сознания. Они вполне могут соседствовать, быть рядом. Рациональным оно является в той мере, в какой касается вещей и явлений, которые можно увидеть, услышать, потрогать или, по крайней мере рассчитать математически. Но оно ни в коей мере не сводится исключительно к рациональному, так как любой научный факт требует трактовки, где неизбежен мифологический подход, то есть прочтение Божьего замысла (факта) о мире. И недаром среди учёных одной и той же научной дисциплины есть как атеисты, так и глубоко верующие люди. По-моему Нильсу Бору принадлежит известное изречение о какой-то научной гипотезе: эта идея безумна; вопрос лишь в том в достаточной ли степени она безумна, что бы к тому же оказаться ещё и верной. Сколь поразително это корелирует с иповеданием апостола Павла: мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов (то есть для людей освоивших эллинскую мудрость, которая не может не ассоциироваться с рационалистическим мировосприятием, не способным вместить жертвенную Божию любовь) безумие, <…> Потому что немудрое Божие премудрее человеков, и немощное Божие сильнее человеков (1Кор.1:23,25). Отдавая должное мифологическоу сознанию, я, ещё раз повторяю, не отрицаю того факта, что этим сознанием наделено языческое и чаще искаженное восприятие мира. Но чаще всего сознание конкретного человека сегодня как бы переплетает весь этот спектр мироощущение .
Теперь хотелось бы остановиться на секуляризиованном сознании. Это сознание апеллирует к критериям научности. При этом подводится база вполне логических положений, которые обосновываются научными достижениями и вполне разумным подходом. Хорошо сформулирован такой подход к жизни Михаилом Задорновым. Этот умный и остроумный человек на вопрос об отношении к вере и религии, сказал примерно следующее: "В Бога я верю, в Творца я верю. Он у меня в душе, и поэтому в церкви мне делать нечего". Вот образец обнаженного секуляризированного сознания. Является ли оно религиозным? Знаменитый юморист его постулирует, он верит в Творца. Есть здесь сознание церковное? Абсолютно нет. Очень четко сформулировано! Абсолютное большинство наших современников именно так и мыслит. Что еще отличает такое сознание? Безусловно, плюрализм, буквально каждый живет, как хочет: моя хата с краю, я никого не трогаю, и меня не трогайте, ибо для такого мироощущения характерно либо наличие высших ценностей, либо их практическое отсутствие (в таких случаях высшими ценностями являются собственное спокойствие, благополучие или успех). Наличие же высоких нравственных ценностей приводит к превалированию религиозной составляющей этого сознания. Мы уже говорили, что безрелигиозного сознания практически не бывает. В коммунистическом идеологии — это высокие ценности морального кодекса строителя коммунизма — нравственное богословие в качестве идеала для каждого человека, только без Бога[8]. Нормой жизни для секулярного сознания является среднестатистическая хорошесть: я человек хороший, особых мерзостей себе не позволяю, в общем, я живу так же, как и все — на убийство я не пойду, грабить банк не буду, но погуляю, поблужу немного — это ничего страшного, — все так делают. Это наше обывательское сознание: я себе какие-то рамки поставил, я их не нарушаю, никому особенно не врежу своей жизнью. Хорошая постановка вопроса? В принципе, не плохая. Смысл жизни для человека токого сознания выражен той самой фразой Н. Островского: "Жить надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы". Но достаточна ли такая постановка вопроса для человека или нет — это уже не бесспорно. Здесь есть один нерешенный момент: что является высшей ценностью. Если этой высшей ценностью не является Бог, то тогда, наверно, можно будет припомнить интуицию Достоевского из "Братьев Карамазовых", когда Иван рассуждает в обществе старца Зосимы, что если Бога нет, то человек дойдет до людоедства. Я думаю, что мы с вами в нашей истории можем убедиться, что именно так оно и оказалось. Но тогда это была лишь интуиция, только мысль, она и не оспаривалась, и не утверждалась, и Зосима лишь принципиально переспрашивает: "А ты действительно в это веришь, что вот именно так?" И, получив утвердительный ответ, говорит Ивану, что в таком случае он действительно самый несчастный человек, если так думает. Зосима предполагает, что у Ивана Карамазова Бога почти нет. Он здесь великую жалость выражает ему. Подобная мысль была у Владимира Соловьева, когда он высмеивает Феербаха, представляя его умозаключение следующим образом: "Человек произошел от обезьяны, эрго будем любить друг друга". Если нет Бога, если человек не создан по образу Божию, то никак не получается любить друг друга — это одно из условий, высший критерий ценности. Ведь по сути, полюбить человека, — это означает увидеть в нем образ Божий. Мы иногда говорим любимому человеку: я тебя обожаю. Мы, христиане, очень не любим этот термин, потому что он свидетельствует о кумиротворчестве — обоживаю, но вместе с тем, в самом слове сквозит признание того, что человек есть икона Христова, которая открылась другому, сумевшему разглядеть подлинное сокровище, несмотря на потемнелости и трещены греховной жизни, которые искажают истинное призвание этого человека, но именно любовью преодолеваются..
Хуже бывает, когда человек рассуждает подобным образом: я принадлежу к элите, а вот эти уже нелюди, и поэтому их я могу убивать, насиловать, грабить. Здесь уже редукция религиозного сознания. Это крайняя форма сознания секуляризированного, бесцерковного, где уже критерии нравственных ценностей практически отсутствуют.
Секуляризированное сознание может быть религиозным, глубоко религиозным, и Бог может быть вершиной этого сознания. Типично таково — протестантское сознание. Настоящие протестанты, безусловно, мыслят в основных рамках добра. Бог для них прежде всего в душе. Они действительно настоящие христиане, жертвенные люди, умеющие друг друга поддерживать, одним из основных направлений их христианской жизни является социальная деятельность, хотя многие из тех, кто непосредственно сталкивался с их благотворительностью, свидетельствуют, что вопрос о том, что за своё доброделание они будут иметь — далеко не всегда на последнем месте. Но в этом отношении они не сильно отличаются от многих православных, и лично мне приходилось встречаться с их абсолютным бескорыстием и неподкупной честностью. Человек, как мера всех вещей, безусловно, является сердцевиной такого понимания жизни, и это, естественно, объединяет все христианские конфессии, но антиклирикальный пафос, приведший к возникновению протестантства, выплеснул из купели вместе с водой и ребённка — такое сознание все-таки — не церковное. Чего чего, а Церкви там нет, хоть различные конфессии и пытыются усвоить сами себе наименование Церкви. Так как основное индустриальное развитие Западной Европы и Америки в Новое Время шло под знаком протестантизма (начиная с революций в Голландии и Англии и мануфактурного производства), да и католический мир в течение последних трёх веков постоянно осуществлял дрейф в сторону протестантизма, пытаясь поспеть за промышленным развитием, то и доминирующим умонастроением в этом мире стало обезцерковление сознания. Неудивительно, что упавшее на почву русской души, по выражению Н. Бердяева — полярной, то есть привыкшей всё доводить до самого края, зерно такого безцерковного сознания привело к такой крайней форме секуляризированного сознания, как атеизм.
Главным критерием такого сознания является отсутствие церковного понимания, церковного восприятия. Церковь не ощущается, церковь не познается, не осознается. Церковь часто путают с организацией, неким административным устройством. Человек, не живущий жизнью Церкви, довольно часто теряет сердцевину религиозного восприятия. Так Лев Толстой потерял в Христе Бога. Протестанты, отвергая таинства, собираются лишь на преломление хлеба, забывая о том, что не воспоминание только, а непосредственное вкушение Тела и Крови Христовой в причастии соединяет со Христом (Ин.6:56)[9]. В англиканской церкви некоторые пресвитеры всерьёз отказываются верить в факт воскресения Христова. Там же (в американском отделении) недавно поставили пресвитером человека нетрадиционой сексуальной ориентации, то есть узаконили садомию[10]. Отлучённый от Церкви Глеб Павлович Якунин выступил в РГГУ с лекцией об уменьшении церковности в православии и предложения его сводились к следующему: "Зачем так много икон, зачем стоя молиться и т. д.?..". В принципе — это типично протестантские требования. Я не хочу с ним спорить, я просто указываю на то, к чему призывает бывший православный священник. (Он и сейчас себя считает таковым, но его уже занесло в украинскую православную церковь, верховного иерарха которой он в своё время костил ничуть не меньше, чем Московский Патриархат. Эта церковь не признана ни одной из поместных церквей и попросту является сектой). Так уходит человек из Церкви и такие метаморфозы с ним случаются. В общем-то, и весь цивилизованный мир мало церковен и далеко ушел от призыва Христова: Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это всё (остальное) приложится вам (Мф.6:33). Церквное сознание, призывающее к еженедельному посешению храма, постоянному участию в таинствах, соборной молитве — это утомительно для человека общества потребления.
В церковь у нас ходят, но, как сейчас это распространено — свечку поставить, записку подать. Церковное это сознание? Нет, ни в коем случае. Но человек все-таки пришел в храм, то есть в то место, которое самим человеком отделено от остального мира, чтобы как можно меньше скверного, связанного с человеческим грехом, обитало там, и, следовательно, сам вошедший признаёт особую выделенность этого места и явно надеется, что именно здесь он будет лучше услышан. Значит, какие-то зачатки церковности в нем есть. На Западе, наверно, такое тоже есть эти зачатки (я говорю об общей массе). Там тоже могут прийти в церковь, перекреститься, поцеловать свой большой палец и пойти дальше. Но всё же — это не церковное сознание. Сейчас, говорят, Франция очень атеистическая страна, где просто невозможно говорить о вере. То же самое можно сказать и о Чехии. Хорошо сказала по этому поводу Марина Андреевна Журинская, главный редактор журнала "Альфа и Омега": у чехов весь религиозный порыв ушел в свисток. Все ушло вместе с гуситскими войнами. Чехи поразительно индифферентны к церкви, к религии. Бог сам по себе, они сами по себе.
Теперь попробую обрисовать то, что я понимаю под сознанием церковным. Это прежде всего - строгая иерархия ценностей. Что является основной ценностью? – Бог. "Верую во единого Бога Отца". В качества программного документа существуют Символы веры. Православный Символ веры – определяет предмет нашей веры, костяк православного церковного сознания. Четко и конкретно: мы верим в Отца, Сына, Святаго Духа. И, в конечном итоге, "во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь". Верим мы в воскресение Христово. Символ веры – это каркас. Если я православный, то я верую именно так и никак не иначе. То есть так, как там написано.
Если я не православный, я имею право верить по-другому. Я, например, имею право верить в то, что Дух Святой исходит от Отца и Сына, но это уже католицизм. Небольшое изменение, тот же самый символ веры, но уже католическое понимание. Момент – верую "во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь", это то, что нас хоть как-то объединяет с католиками. У нас есть один предмет веры. У нас практически все одинаково по символу, по каркасу веры, кроме "филиокве". Но зато вера в Церковь у нас есть. У нас здесь есть некое соприкосновение, точка единства.
У протестантов нет веры в Церковь. Мне надо будет объяснить свое понимание Церкви, как я ее понимаю. Что такое Церковь? Начнем с определения. Определение апостола Павла – Церковь есть тело Христово. А мы уди его от части, т.е. мы частички этого тела. Если я говорю, что мы веруем в "во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь", безусловно, это не означает, что мы веруем в то, что на Байкальской, 35 стоит храм. В это верить не надо. Если я говорю, что "верую в единую Святую Соборную Апостольскую церковь", я говорю, что я верую в то, что мое спасение через Церковь. Если я сумею прилепиться к телу Христову, стать ресничкой, родинкой там, ушком, волоском, ноготком…, то я иду по пути спасения. Я понимаю, что это образное восприятие. Это тоже мифологическое восприятие. Но это предмет веры. Я верую именно так и никак не иначе. Что необходимо мне сделать, чтобы войти в эту церковь? Первый момент – это крещение.
Крещение. В какой воде нас крестят? В святой. Но любая святая вода – это вода иорданская. То есть, когда мы стоим у купели, мы стоим на берегу Иордана. Сознанию рационалистическому здесь делать совершенно нечего. Потому что любой рационалист скажет, что я болван, раз в такие вещи верю, когда стою у медного таза в 3-х тысячах километров от Иордана.
Куда впадает Иордан? в Мертвое море. Во время крещения грехи человека смываются и текут в Мертвое море. Грех, по церковному определению есть смерть, значит, в этом море жизни нет. (Тогда символ крещения по-другому воспринимается?) Вопрос второй. Если я крещусь в воде, где за 2 тысячи лет несколько тысяч миллионов грешников окрестилось, то какая же эта вода святая? Вам бы пришла когда-нибудь мысль вымыться в ванне, в которой до этого мылся полк солдат? Это вопрос риторический. Вода Мертвого моря куда более страшная. Это не только вода иорданская, это еще и вода всемирного потопа, крестясь, я умираю в ней. Я умираю в этой воде, чтобы воскреснуть для вечной жизни. Но каким образом эта вода все-таки становится святой? Неужели только оттого, что поступает постоянно все новая и новая? Вы помните картину Иванова "Явление Христа народу"? Что там происходит? Кто главная фигура на этой картине? Иоанн Предтеча – Креститель – центральная фигура картины. На его зов собрались евреи. А звучит этот зов по-еврейски так: "шуву" – повернитесь. Мы переводим это как "покайтесь". "Покайтесь, приблизилось Царство Небесное. В это Царство Небесное невозможно войти преисполненными грехами", – примерно так могло бы звучать обращение Иоанна Крестителя, – "Я вас собрал на берегу реки Иордан, чтобы омыть от грехов ваших. И тогда вы сами сможете приблизиться к Царствию небесному, войти в него. Я крещу вас водою, а вот он", – фигура Предтечи повернута к Христу, который спускается с горы, – "он будет крестить вас Духом Святым и огнем. И Он настолько велик, что я не имею права развязать ремни его сандалий". Это говорит Иоанн Предтеча. – Пророк Божий. Так воспринимают его все люди, которые собрались у Иордана. Что значит пророк Божий для еврея того времени? Это человек, который не имеет слов лжи. И вот он призывает их к покаянию, к обращению, и чтобы оно было не в шутку. Чтобы была полная внутренняя решительность принять крещение водою. Это только начало. Пройдет несколько мгновений, Христос подойдет к толпе и обратится к Иоанну Предтече: "Крести меня, Иоанн". А теперь попробуйте понять, в какое сложное положение попадает Божий пророк (реконструируем события по Евангелию): только что он перед всеми говорил, что не достоин развязать ремни сандалий этому Человеку, а этот Человек подходит и требует от него служения, предназначенного для грешников. Иоанн в оторопи обращается к Иисусу: "это я у тебя должен креститься, а не ты у меня"… И Христос его резко обрывает: "Оставь все это. Мы с тобой должны сегодня соблюсти всякую правду", – и, находясь в послушании, Иоанн крестит Иисуса Христа.
Так вот, когда нас крестят, мы погружаемся в воду вместе со Христом. А если точнее, там не только Христос присутствует, а полное троическое поклонение: и Отец, и Сын, и Дух Святый. И мы крестимся во имя Отца, и Сына, И Святаго Духа в этой воде, а Христос принимает наши грехи на Себя. В этом полнота православного понимания: я стою возле края этой купели и одновременно за 3000 км отсюда и за 2000 лет. Время, вечность, пространство – все переплетается. Это предмет моей веры. Понимаю, что с точки зрения любого рационально мыслящего человека, я круглый идиот. Но у меня есть оправдание в словах апостола Павла (привожу со своими дополнениями): "вера наша для иудеев соблазн (для тех, кто не смог принять Христа, как мессию), а для эллинов, обладающих очень высокой культурой философии, логикой,- безумие. Проповедовать Христа распятого, проповедовать мое крещение именно в такой вот формулировке – сегодня, в ХХI веке, полное безумие. Но я это проповедую, и на этом буду стоять. За этим скрывается некая другая реальность. Мы с вами говорили о сознании рационалистическом, которое обращается к реальности. Что для этого сознания является реальностью? С точки зрения марксизма материя есть объективная реальность, данная нам в ощущении. Что для православного сознания является реальностью? Прежде всего, Бог и ангелы. Что получается: если я Бога ощущаю, значит, он материя? Мы Его ощущаем. Мы ощущаем все, что здесь происходит, например, во время крещения так, как было сказано выше. Я не хочу сказать, что для всех эти ощущения одинаковы. Но это не значит, что патриарх ощущает больше, чем какая-нибудь богомольная бабка. Человек, ощущающий эту реальность, уподобляется герою Пастернаковского стихотворения "Рассвет" ( поэт обращается к Богу):
– Ты значил все в моей судьбе,
Потом пришла война, разруха,
И долго-долго о Тебе
Ни слуха не было ни духа,
И через много-много лет
Твой голос вновь меня встревожил,
всю ночь читал я Твой Завет
И как от обморока ожил...
Что значит "читал я Твой Завет", как вы понимаете эти слова? Евангелие. Это внутреннее ощущение человека. Поразительная психология человека, открывшего в себе нечто, некую глубину, которая его явно переполняет.
Мне к людям хочется в толпу,
в их утреннее оживленье,
я все готов разнесть в щепу,
и всех поставить на колени…
Три секунды назад он сам этого не понимал, и всю предыдущую жизнь он этого не знал, а теперь никак не понимает, почему все люди вокруг этого не понимают. И он хочет срочно им объяснить, ведь это так просто, очевидно изнутри:
…и я по улице бегу,
как будто выхожу впервые
на эти улицы в снегу
и вымершие мостовые.
Везде встают огни, уют,
пьют чай, торопятся к трамваям,
в теченье нескольких минут
вид города неузнаваем,
в воротах вьюга вяжет сеть
из густо падающих хлопьев,
и чтобы вовремя поспеть
все мчатся, недоев, недóпив,
со мною люди без имен,
деревья, дети домоседы,
я ими всеми побежден,
и только в том моя победа.
Удивительный конец! Наконец он понял, что они имеют право этого не ощущать. Что придет время, и они сами поймут это изнутри, если Бог даст, если они раскроют свое сердце для этого понимания. Их не надо срочно ставить на колени. Но, к сожалению, вы не раз были атакованы людьми, которые срочно вас собирались, ну, если не постричь в монахи, то, по крайней мере, срочно причастить. Такое наверняка бывало.
И еще момент о крещении. Я вам не договорил, что Христос принимает на себя грехи мира. В этот момент, это становится залогом моего спасения, в этот момент я отдаю эти грехи, но не только на сегодня, он их навечно принимает, не только сейчас, но и те, которые потом будут у меня сделаны, не потому, что это какая-то индульгенция на будущее, нет, это возможность моего теперь покаяния. Потому, что я один раз пришел и попытался стать ему верным. Сумею ли я это сделать, или со мной произойдет то, что с апостолом Петром, я этого не знаю. Удержусь я на этой планке или не удержусь? Но в какой-то момент я смогу прийти вновь к нему, опять пасть пред его ногами и сказать: прости. Потому, что есть этот залог, залог моего спасения, основанного на Божьем милосердии, но, безусловно, не без моей активности. Он спустился в эти смертоносные, иорданские струи, и мои грехи взял на себя. Он их пригвоздит к кресту и дарует мне жизнь вечную. Если я этого захочу. Принципиальный момент для православного сознания, захочу я или нет.
Мы всем кричим: приходите к нам! Куда зовем? В рай. А что такое рай? Я думаю, если бы мы честно признались, что такое рай, то сумасшедших, которые к нам пришли, было бы немного. Рай – это когда рукой от тесноты пошевелить нельзя, как на Пасхальной службе, но состояние замечательное, чудесное. Это краешек того, что можно передать. Но представьте себе, что вы так все время будете стоять. Как у Мандельштама: "…и евхаристия, как вечный полдень длится"...
Что такое евхаристия? – Литургия (греч. – благодарение; совместное служение Бога и человека). Мы приходим к алтарю, и чем ближе к алтарю, тем теснее. Попробуйте вспомнить ощущение пасхальной службы, оно не забываемое, при той тесноте, в которой мы находимся, наверное, только на Пасху нас она не сильно раздражает. Попробуйте точно так же просто постоять в какой-нибудь толпе. Например, в салоне автобуса. Это другое ощущение, правда? Чем ближе к Богу, тем теснее. Единственная надежда, что уставать не будем. А то, что литургия постоянна, и она великорадостная, это факт. "Как вечный полдень длится" – это так. Это мое понимание, я, конечно, не был и не знаю, как там в раю. Но я предполагаю, что это приблизительно так. Потому, что я помню свое детское ощущение, когда можно было ножки поджать и удержаться, не упасть. Я ничего лучшего не помню за всю свою жизнь: великая радость, переполняющая человека изнутри – ты со всеми вместе, ты частичка этого Тела Христова – Церкови.
Есть замечательная книга Клайва Степлза Льюиса "Расторжение брака". Она начинается с описания серого промозглого городишки, где дом от дома на огромном расстоянии, и в каждой живет только один человек, которого никто и ничто не интересует кроме своих личных проблем. В частности, есть здесь образ Наполеона - "маленький, жирненький, усталый". Он все время ходит "туда-сюда как маятник. И приговаривает: "Это Ней винолват…Это Сульт виноват…Жозефина виновата…Россия виновата…Англия…"
Этот городок - образ ада. Меня попросили как-то нарисовать образ ада: большой холл, каминчик, виски на столе, может даже книжка какая-то, которую не хочется читать и никого… Все только мешают. Любимых нет. Только одиночество внутри себя. Прежде, чем сойти во ад, помните, что завопил Христос на кресте, по-еврейски это звучало так: "… эли, эли…" Бог кричит Богу: " Боже, что ты меня оставил?! Почему ты меня оставил?" И в этом вопле идет сошествие во ад. Богооставленность и одиночество.
У Клайва Стапза Льюиса есть еще чудесный образ. Это автобусная остановка. Можешь занять очередь, сесть на автобус, сколько бы людей ни было, они все в этот автобус помещаются. Можешь приехать туда, куда он тебя перевезет через огромную пропасть. Там страшные расстояния. Он привезет тебя туда, где промозглые, серые сумерки сменит рассвет. Но самое интересное, что гигантские расстояния ада помещаются в трещинке, автобус как песчинка, все мелко, все незначительно, но оно переполняет тебя, потому, что ты дал этому аду войти внутрь себя. Значит, душа может или расшириться или сжаться до мизерных размеров. Соответственно, переполненная душа вмещает все, она способна все воспринять. Это тоже церковное восприятие.
Хорошо это сформулировал современный богослов епископ Калист Диоклийский. Он сказал: "ворота ада запираются изнутри". Это поразительная мысль. Так ад и рай мы выбираем сами.
Представьте образ рая, который я вам нарисовал. Кто захочет в этот рай? Никто. Но человек, который хоть чуть-чуть почувствовал то, что я попытался обрисовать – он, наверное, захочет. Но для начала надо хоть немного почувствовать это.
Мы с вами определили, что такое церковь, где время, вечность, пространство, надмирность, все переплетается совершенно непостижимым образом. Переплетается так, что мы становимся соучастниками этих явлений. Я бы еще определил Церковь как Евангельское пространство, в которое мы входим. Еще можно определить церковь, как небо на земле.
Для меня одним из определяющих моментов является тирада великого мыслителя XIX в., которого звали Козьма Прутков. Он сказал: "Нельзя объять необъятное". Церковное восприятие, стояние в Церкви можно было бы определить так: нельзя объять необъятное, но, пытаясь объять необъятное, можно сделать гораздо больше того, на что ты способен. Когда я прыгаю в высоту через планку высотой в 50 см, то, безусловно, ее перепрыгну. Если же планка будет высотой 2 метра, я ее наверняка скину, но приложу усилия, и прыгну выше, чем на 50 см. Это очень важно.
Мы с вами отметили, что для секулярного сознания нормой жизни является среднестатистическая хорошесть, для церковного сознания – святость. Являюсь ли я святым? Нет. Но святость – это норма жизни для меня. Все мы – христиане, полагаем себя больными. Мы больны грехом. Это принципиально церковное сознание. Иногда говорят, что это самоуничижение, которое парализует. Я с этим категорически не согласен. Для меня это та планка, к которой стремишься, лествица, путь духовного восхождения. Преодолев одну ступеньку, можно забраться на другую. Есть ли конец у этого пути? Нет. Но можно за свою жизнь приподняться на 3 ступеньки? Иногда получается. Кому как повезет. Кто как сумеет настроить свои духовные силы на путь православного сознания, который называется покаянием.
Мы с вами уже об этом говорили. Повернуться лицом к Богу – это первая задача человека, который встал на православный путь. Я, поворачиваясь к Богу лицом, заглядываю внутрь себя: "Царство Божие внутри вас есть". Интересная аберрация. А ну-ка попробуй, разгляди, а вдруг найдешь. И здесь есть определенное понимание происхождения человека.
Все вы прекрасно знаете мифологему, что человек создан по образу Божию. Образ по-гречески – икона. Мы все с вами является иконой Христовой., сокровищем. Какие дары Господь нам даровал. Безмерное количество даров. Вы когда-нибудь видели икону Христову в зеркале, когда смотрелись в него?
Когда икона пишется, она покрывается слоем олифы, это дает блеск краскам и придает сохранность. Но через 100 лет олифа начинает темнеть. Об этом есть замечательная повесть В. Солоухина "Черные доски", бестселлер 60–70 годов ХХ века. Так вот мы и являемся этими черными досками. Чтобы эту "четную доску" привести в какое-то соответствие, необходимо пройти реставрацию. Но главное - начать.
У Клайва Степлза Льюиса есть замечательная книжка "Хроники Нарнии". Дьякон Андрей Кураев рекомендовал ее как учебное пособие для изучения Библии в школе, потому что это некий перифраз причин на замечательном языке. Так вот там есть сюжет о мальчике, который безобразничал, безобразничал и превратился в дракона. Наконец-то он понял свою мерзость. В образе Бога там выступает лев Аслан, который приказывает дракону содрать с себя шкуру, чтобы вновь обрести человеческий вид. Он сдирает с себя одну шкуру, вторую, третью, а конца не видно. Если вы хоть раз были на исповеди, вы представляете, какое это мучение – обличение себя. Если не были, то мне вам объяснить это не удастся. В итоге "Хроник", сам Аслан начинает сдирать с дракона шкуру, что приносит невероятные страдания, но после – потрясающее облегчение. Это один из образов православной жизни – вглядываться в себя, опознаем свою драконью шкуру, свои пятна грязи, которые застилают икону Христову.
Является ли наше церковное восприятие научным? Церковное восприятие может быть научным, может быть не научным. Но первый критерий здесь – вера. Я очень хорошо помню одну замечательную бабку-мордовку, звали ее Мария. Бабка была верующая, простая, ей не надо было ничего знать. Есть Бог, остальное ее не интересует. Сердечная, раскрытая, жертвенная. Нужна была ей научность, да не нужна. Есть Бог, и больше ничего не надо. В августе того года, когда американцы полетели на Луну и высадились на ее поверхности, часа 4 дня московские протоиереи обсуждают, как Армстронг попробовал своим ботинком грунт. Я тогда был ребенком, присутствовал за разговором и слышал, как Мария вступает в разговор: "И чего, сейчас они там?
Естественный вопрос, они еще не успели уйти, мы это знаем прекрасно. – "Да, Мария, и сейчас они там". – Она недоуменно спрашивает: "Где?" - "На луне!" – "А луна-то ваша где?" – над нами еще светлое небо, и Мария поворачивается и отходит в полном сознании своей правоты, что никакие американцы не могли летать на луну.
У Николая Рубцова есть замечательное стихотворение, я не помню начала, но процитирую на память:
… "Там в избе деревянной, без претензий и льгот,
так без газа, без ванной добрый Филя живет.
Филя любит скотину, ест любую еду,
Филя ходит в долину, Филя дует в дуду.
Мир такой справедливый, даже нечего крыть,
Филя, что молчаливый? А о чем говорить?".
Замечательное стихотворение, прекрасный образ. Вот вам человек, который живет в глубоком мире. Он ограничен в научных критериях, но он внутренне вполнесостоявшийся.
Через несколько лет Мария тяжело заболела. Перед этим один из батюшек, отец Валентин Радугин, который присутствовал при разговоре об астронавтах, устроил ей поездку к морю. Представляете, бабка которая нигде никогда не была, вдруг попадает на Черноморский курорт. Красота моря произвела на нее совершенно неизгладимое впечатление, которое она сохранила до конца жизни. Уже незадолго до смерти. Отец Валентин, ее навестил. Разговор зашел о рае. Она говорит священнику: "Вале – так она его называла -, а море ТАМ будет?" – "Будет, Мария, будет".
Тогда великая радость переполнила ее душу. Вот эта достаточность. Простая бабка понимает куда более важные вещи, чем полет астронавтов к Луне, она понимает красоту. Нам образованным, наверно, никогда не удастся понять это так, как смогла понять она. Ей научное восприятие не нужно. Есть Бог, этого ей достаточно.
Кому-то нужно научное восприятие. Самая первая и принципиальная модель мира для православного сознания – это библейский шестоднев, говорящий как устроен мир. Это мифологема. Лишена ли она каких-то критериев научности? Ни в коем случае. Между прочим, Аристотель пишет свою классификацию животного мира, которая практически повторяет этапность развития животного мира, описанного в Библии. В общих чертах, конечно. Это научная картина мира того времени. Есть замечательная книга протоиерея Николая Иванова о творении мира "И сказал Бог…", которая описывает современную картину мира, привязывая ее к 6 дням творения. С ее положениями можно спорить, можно и не спорить.
Научная картина мира может поменяться еще тысячу раз, но не Библия. Мы можем только удивляться той мудрости, которая заложена в Священном писании. Причем, научное миросозерцание, безусловно, присутствует в книге Бытия. И отнюдь не профанное. В последний момент шестоднева появляется человек. Человек является венцом всего этого миротворения, все замыкается.
Удивительная мысль у Дмитрия Лихачева. Суть ее в том, что значение народа, значение его культуры для вселенной, определяется его вершинами, а не серединой. По этому поводу существует анекдот. Советское правительство обращается к чешскому правительству: зачем вы деньги на ветер бросаете? Министерство морского флота у вас существует, но вы ведь в центральной Европе. Те отвечают: ну и что, у вас же есть министерство культуры. Русская культура: Пушкин, Достоевский, Чайковский – великая культура. Но есть и еще очень большой пласт – богословие. Вся новая парижская школа богословия – это наша русская культура, православное сознание, и оно очень высоко.
Я принципиально ничего не сказал о святости. Что такое православная святость? Это вершины культуры, в частности, вершина нашего миропонимания.
Здесь мы также находим широкий спектр. Владимир Красное Солнышко канонизирован как святой. Вспомним фильм "Ярослава – королева Франции". Там показан замечательный спор католиков с Анной Ярославной, по поводу святости Бориса и Глеба. Королева негодует против сомнений католиков: "… они святые, и дед мой тоже святой". Она говорила так о князе Владимире. Но если мы войдем в ту временную среду? Кто он такой для нас будет, князь Владимир? Ну, в общем-то, настоящий рэкетир. Ходит с оброками, если мало дают, то приказывает бить палками. Рогнеду взял силой. Вот его образ, и он - святой. Здесь очень интересный момент. Мы с вами говорили, что в православии нельзя объять необъятное, но, пытаясь, можно сделать больше того, на что ты способен. Это и есть критерий святости. Святой это тот, кто сделал больше того, на что он способен. Владимир поставлен быть князем и руководителем державы. У него была власть, у него было все. Вместе с тем, на гребне своей славы, он выбирает православие. И, кстати, по критерию красоты. Красота, как понимает ее и та бабка Мария, о которой мы говорили ("а море там будет?"). Точно также красоту понимали русские послы-бояре: "Не знаем, где, княже, стояли, на небе ль, на земле, ты бери чего хошь, а мы пойдем в Византию". Так он по этому слову принимает православие, как красоту. И эта красота его самого меняет. Он сам становится другим. Трудно сказать сейчас, каким он стал. Но мы знаем четко, как к нему относится русский народ, в частности, в былинах. Это немаловажно. Это не политические прокламации. Это голос народа – Владимир Красное Солнышко. Он действительно изменился, он действительно себя перемолол. Владимир до крещения и после – это совершенно разные люди. Он заново родился. Исторически он был поставлен в такие условия, когда мог совершенно спокойно делать все, что захочет, но он отказался от этого. Победа над собой, самая трудная победа.
Александр Невский, тоже князь, тоже, наверное, немало темных дел, но вместе с тем, как и Владимир, он между разными верами выбирает православие. Александр Невский стоит несколько в других условиях: у него, с одной стороны, язычники-татары, они еще не приняли к тому времени мусульманство, с другой стороны, ливонцы, немцы, шведы. И вопрос стоит в том, под кого склонить голову. Другого выхода нет. Или выбрать в друзья католиков, хоть и христиан, но изменивших православию и жаждущих подмять под себя веру русскую, или выбирать совершенно чуждых людей, более жестоких, чем католики, но они не имеют никаких претензий к вере. Они просили только молиться за них, больше ничего не требовали. Что значит эта молитва? За иностранцев или за чужую веру молимся только так: "Господи, вразуми, просвети". Здесь нет никакого компромисса. Благоверный князь выбирает более трудный путь, верность православию. Князь Александр Невский – рубеж нашей жизни, мы его воспринимаем как святого.
О Сергии Радонежском я говорить не буду. Эта фигура вам более известная. Здесь много определило строительство Руси, как Фиваиды Северной – начала пустынножительства. До Преподобного Сергия монастыри были на Руси, но при городах. Он, а за ним и его ученики, уходит в леса, в пустынножительство. И так пойдет рост Руси за счет монастырской колонизации. Совершенно бескорыстные люди по зову веры начинают осваивать совершенно невозможные для жительства места, в частности, Соловки. Зимой там жить просто невозможно, однако выживали. На Соловки до Савватия с Германом люди приезжали только на добычу. А со строительством монастыря там чуть ли не персики росли. Это момент стяжания святости, который для православного сознания является очень важным критерием.
Если говорить о Церкви как таковой, то не могу не заметить, что для того, чтобы понять, что такое Церковь, необходимо туда войти. Церковь постигается исключительно изнутри. Получается замкнутый круг: не вхожу, потому что не понимаю, а не понимаю, потому что не вхожу. Пока не порвешь этот круг – ничего не поймешь. В церкви все построено на принципе проникновения времени и пространства.
Тема нашей беседы была посвящена вопросу о влиянии сознания на формирование личности, т. е. вопросу о воспитании наших с вами детей. Это актуально особенно сейчас, когда идет много разговоров о начатках православного воспитания в наших учебных заведениях. Конечно воспитывать надо пржде всего собственным примером. Но во многом мое собственное поведение определяется той системой ценностей, которую я сам для себя выбираю. Эта система ценностей часто сама меня подводит к выбору того или иного пути, того или иного решения. И чем выше уровень этих ценностей, тем труднее пойти на их попрание. "Честь обязывает",- как говорят французы. Высшим критерием ценности для меня является Христос и Евангелие. Но, как известно, любой текст существует только в контексте, т.е. в способе его прочтения. И что бы не говорили протестанты о своей независимой ориентации исключительно на Священное Писание, минуя Священное Предание, без предания, т. е. без контекста им обойтись не удается. Только предание их не священное, а восходящее к способу прочтения, привнесенным Мартином Лютером, Кальвином и другими их последователями и основателями бесконечно дробящихся (нет единого критерия истины) протестантских течений. Для православия критерием истины, точнее "Столпом и утверждением истины" (священник Павел Флоренский) является единая святая соборная и апостольская Церковь, которая не стесняется того факта, что вот уже почти 2000 лет из рук в руки путем рукоположения передается самое главное, самое дорогое, чем живет православная душа. Через нее мы познаем Бога. Этот контекст прочтения Евангелия является экклезиологическим, и я верю в то, что истинность и незамутненность восприятия Слова Божия возможна только таким путем. Безусловно, если по-настоящему идти этим путем, - это самый трудный путь, сопряженный с огромной личной ответственностью, но это единственный путь, который через покаяние, молитву и раскрытие образа Божия в каждой личности может привести к Богу.
Вопросы
– В каком возрасте лучше креститься?
—Когда младенца крестят и есть православные восприемники, тогда православие всасывается с молоком матери. Воцерковленный младенец ротик открывает для причастия, как только его приносят в храм и ждет, когда его будут причащать. В каком возрасте креститься и крестить вопрос непростой, в мгновение его не решишь. Если младенца крестить, то и причащать надо в храме.
– О пользе крещения младенца даже в невоцерковленной семье говорит случай, рассказанный диаконом Андреем Кураевым. К нему подошел человек и попросил, чтобы он его раскрестил. На что диакон заметил, что он не священник и таинств не совершает, а эту просьбу в принципе невозможно выполнить, потому что если крещение совершилось, то на всю жизнь. – "А что такое случилось?"-, поинтересовался в свою очередь отец Андрей? – "Мешает",- посетовал проситель, оказавшийся сатанистом. Я думаю, это в пользу крещения, даже бессознательного. И дай Бог, чтобы мешало. Кто ж его знает, чем это закончится? Может это так станет мешать, что, в конце концов, вспомнит сатанист свое Отечество, точнее, взаимное проникновение: времени, вечности, пространства и надмирности. Исповедь быть может, вспомнится, молитвы, предваряющие исповедь: "…сей, чадо, … Христос невидимо стоит… приемля исповедание твое". Понятно?
Кто тебя исповедует? Что такое Евхаристия? Священник с чашей выходит и читает молитву перед причастием. Вторая молитва звучит так: "Вечеря Твоя Тайная – днесь, Сыне Божий…" Что такое Тайная Вечеря? когда она была? В великий четверг, перед тем, как Христа повели на распятие. Накануне пятницы. И вдруг мы читаем: вечеря твоя тайная днесь – сегодня значит. То есть, все мы вошли в эту маленькую сионскую горницу, присутствуем на Тайной Вечери. В апреле 30 года нашей эры. Мы входим в этот день в эту маленькую сионскую горницу и входим со всеми теми, кто в этой Церкви: со всеми святыми, которые когда-то жили и будут жить после нас. И мы все там помещаемся, помните, я говорил. Все мы в этой сионской горнице поместимся, она бездонна, безгранична? Всем будет там место. Вот этот момент вхождения. Церковь ощущается изнутри. Церковное сознание я пытался вам описать, пытаюсь показать, что оно представляет, во что мы верим, какие у нас критерии.
В отличие от сознания секуляризированного, именно здесь, в Церкви, лично для меня присутствует добро. И добро это принципиально другого порядка, чем в мире секулярном, нормой его является святость. Человек, который знает, что он обязан быть святым, а у него что-то не получается, должен исправлять себя. Да, не других, а именно себя. Мы хорошо знаем, что в Церкви разного уровня люди, а грешники все мы. Но все разные грешники, и бандиты тоже в церкви есть. Должны они там быть или нет? Это вопрос другой. Должны ли мы их отлучать от церкви или нет? Это вопрос другой. Церковь есть толпа кающихся грешников. Это тоже одно из основных определений.
То есть, когда человек определяет свою неправду, он может начать хотя бы некую иную жизнь. Возможно ли это в мире секулярном? Этого принципиально не требуется, там, где человек просто соответствует средней статистической "хорошести". Когда человек с детства воспитывается в православной среде, то какие-то моменты отсекаются. Может ли человек, воспитанный в православной среде, уйти в рэкетиры? Да, возможно. В конце концов, была поговорка в конце ХIХ века, которая звучала приблизительно так: "Окончил семинарию и остался верующим". Такие повороты возможны только тогда, когда человек не успел по-настоящему почувствовать Церковь, когда все в его жизни было поверхностно. Когда мы разбирали с вами, что значит образ Божий в человеке, сказали о глубине. Какой основной критерий православного стояния перед Богом? "Только потому узнают вас, что вы мои ученики, если будете иметь любовь между собой". Это основной критерий отличия христианина от не христианина. Это принципиальный критерий отличия. Что это значит? Что такое "я тебя люблю"? Это означает, прежде всего, как говорит Владыка Антоний Сурожский: "я хочу, чтоб ты жил вечно". Такое искреннее, глубокое желание. Я не хочу, чтоб ты прошел когда-нибудь. Я хочу, чтоб тебе было хорошо. Более того, я хочу, чтоб тебе с каждым днем было все лучше и лучше. Мы, наверно, так любить не умеем. Мы обычно любим так: "я хочу, чтоб тебе было хорошо – но только со мной". Или так: "я хочу, чтоб тебе было хорошо, а что мне за это будет?" Это уже не любовь. Это уже другое. Эгоизм там, безусловно, присутствует. Любовь, наверно, все-таки на кресте. "Я хочу, чтоб тебе было хорошо, и если тебе для этого надо всадить нож в спину мне, то, – пожалуйста, это твоя воля". Это нормальное состояние христианского православного сознания. Выгодно? Нет. Принципиально не выгодно. И это, наверное, является одним из основных различий протестантского сознания от православного. Посыл Лютера: Бог любит праведников и помогает им. Если твои дела идут хорошо, значит, Бог тебе помогает. Если твой бизнес идет хорошо – ты праведник. На этом выросла вся Западная Европа. Где капитализм стартовал? В протестантских странах: Голландия, Англия, потом Германия, Франция – в последний момент, а Италия еле-еле успела прицепиться. Испания в самый последний момент, уже в нашем веке. Чем больше было в этих странах католицизма, тем меньше эти страны преуспевали в капиталистическом развитии.
В православном сознании приблизительно следующий посыл: Если у тебя все идет хорошо, то не слишком ли ты сильно пал, что у Господа уже опустились руки, и Он перестал тебя трясти". Принципиальное отличие. Когда человека вынимают из купели, что ему на шею вешают? Крест – тяготы. Выходит, я своего младенца несу в храм, чтобы ему повесили тяжесть на шею, чтобы он ее не снимал. Это сумасшедшее сознание православного родителя. Я все время буду говорить о нашем безумии, которое является нормой православного сознания. Я еще люблю сравнивать с духовным мечом. Когда человека крестят – его называют новоизбранным воином Бога нашего Иисуса Христа, шашку в руки. А с кем воевать? С бесами, с сатаной – противник серьезный, значит, будут ранения. Но мы своих детей всех на фронт отправляем. Я не помню случая, чтобы кто-нибудь еще ушел с крестин. Ко мне приходят, и я это рассказываю. Надо всем кричать, что такое Церковь, что такое Царствие Небесное, чтобы толпы не было на Голгофу. Толпы не должно быть. Церковь это Евангельское пространство. Когда Евангелие созревает в душе человека, внутри, то он, безусловно, по-другому живет. Что такое Евангелие внутри? Это приблизительно так: каждый раз, когда у меня возникает спорный момент, я говорю: Господи, а как бы Ты на моем месте поступил? Цель христианской жизни – "обóжение", обретение божественного образа. Очень часто Он будет поступать против моей воли. Для того чтобы быть Богом, надо висеть на Кресте. К этому мы призваны. Замечательный фильм: "Тот самый Мюнхаузен", помните? Помните его распорядок дня? Совершить подвиг с 5 до 6 часов. Вы помните, как он лезет на лестницу? Куда он лезет, он же с порохом?! Он никогда не врет. А что больше всего вызывает его восхищение? Любимая женщина, которая бросает ему этот сухой порох. Верней, она говорит, что порох мокрый, ты только шлепнешься, а этого недостаточно. Вот, что значит настоящая женщина, любимая женщина. Не смогла соврать.
Секуляризированное сознание в лучших образчиках, наверно – это такая обыденность. У Бунина есть размышление о будущем, которые подслушивает его брат и говорит: пройдет время, отучишься, женишься, заведешь детей, купишь дом. И когда он представил это все, у него слезы брызнули, полились рекой из глаз. Обыденщина, в которой нет подлинной глубины, радости.
Радость – это, все-таки, быть на краю. Полюбить человека, значит увидеть в нем образ Божий, икону Христову. Когда к реставратору приносят старую черную доску, он смотрит на нее и говорит: какая красота! А вот мы призваны любого человека, как Серафим Саровский, встречая, говорил: "Радость моя, Христос посетил меня". Несмотря на всю эту штукатурку грехов, которая покрывает наше лицо, он умудрялся это рассмотреть, как опытный реставратор. Это для каждого из нас является одной из главных задач. Понятно, что уровень православных людей в храме разный, но задача стоит для каждого одна: постоянно подниматься.
То, что я вам рассказал, не дотягивает и до первой ступеньки. Потому, что я сам на нее не взобрался. Я сам только в преддверии православия. Я сам слегка православный. Быть подлинно православным – это быть немного ближе к Голгофе. Я там не был.
Обыденность и серость секуляризированной жизни – какие там радости, какие?! Единственный критерий, который там может быть, это творчество любви, но это уже соединяется с церковным пониманием. "Там, где двое или трое собраны во имя мое, там и я посреди них", – это критерий любви. Любовь, она может каким-то образом открыть Церковь изнутри. Без осознания того, что я знаю, что нахожусь в Церкви. Есть очень интересная тирада, против которой я не могу ничего возразить: я знаю, где церковь есть, но я не знаю, где ее нет, и поэтому любой человек может сказать: а у меня Церковь здесь. Задорнов сказал, что у него Бог внутри, если бы он сказал, что у него там Церковь – крыть было бы нечем.
Но этому я не очень доверяю, и со мною опыт двух тысячелетий –традиции.
Лекция на учительских курсах
Священника Алексея Тимакова.
