Пять-шесть лет назад, когда я только начинал своё священническое служение, в малотиражке одного из южных московских округов мне попалось интервью с молодым священником из города Видное — отцом Дионисием Золотухиным. Текст был довольно любопытным. Перед читателем возникал образ ревностно окормлявшего свою паству священника. Человека, преодолевшего массу трудностей и противоречий, связанных с театральной средой, его воспитавшей и вырастившей, и пришедшего к вере и Церкви после сложного поиска Бога. При этом, однако, отец Дионисий сумел своею кротостью и твёрдостью сохранить прекрасные отношения со своими родителями и друзьями. Но всё-таки одна деталь меня смутила. В самом заключении разговора корреспондент задал вполне резонный вопрос о том, что ходят в Церковь одни люди, а те, кто не ходит, но по традиции считает себя православным, ограничивается свечками, освящением квартир, машин, т. е. какими-то очень формальными вещами. И вот ответ батюшки меня очень не удовлетворил. Отец Дионисий согласился с журналистом, ограничившись выражением сожаления по поводу того, что в Церковь ходят одни, а освящают машины и квартиры — другие[1].
Но как призывать Того, в кого не уверовали? Как веровать в Того, о Ком не слышали? Как слышать без проповедующего? (Рим. 10:14) — взывает апостол Павел. Православную Церковь часто обвиняют в том, что она не идёт в народ, на стадионы, площади, как это принято в некоторых протестантских конфессиях. Но именно такое шоу-подобное проповедование претит самому духу Православия, ибо посягает на человеческую свободу. Наша вера предусматривает бережное отношение к личности и, по крайней мере, хотя бы желание неправославного что-либо услышать, что-либо понять, т.е. личную активность вопрошающего, слушающего.
Но ведь те люди, которые приходят в храм по какому бы то ни было формальному поводу, ощущают себя православными. Что они вкладывают в это понимание — вопрос другой. Но задача священника, по-моему, как раз и заключается в том, чтобы сему заблудшему чаду Христова стада указать путь воссоединения с Церковью. Безусловно, за то время, которое потребно для освящения машины или квартиры невозможно объяснить основы православного вероучения человеку, оторванному от традиции историческим путём коммунистического периода развития нашей страны, когда все основы миросозерцания были поставлены с ног на голову, да и последние полтора десятилетия не многих приблизили к храму. Но заронить некое зерно в человеческую душу всё же возможно. И, памятуя наставления своего отца, протоиерея Владимира Тимакова, я всегда старался использовать возможность сердечного общения с человеком, “случайно”[2] переступившим порог храма, для того, чтобы хоть чуть-чуть приоткрыть ему завесу церковную, и, как мог, разъяснял ему то, что, как мне казалось, наиболее важно в Церкви а, следовательно, в жизни. Безусловно, случались очень корявые попытки, бывало, что совершенно невозможно было “докричаться” до человека, когда встречал категорическое противление тому, что говорил, но нередко на исповеди ко мне подходили и говорили: “Батюшка, а вы у нас месяц (а иногда и полгода) назад квартиру освящали”. Такие ситуации вызывали и вызывают неизменную радость.
Дело в том, что в последованиях освящения колесницы и жилища существует то, что можно было бы назвать оголённым нервом, то есть то, что внятно всякому человеку, мало-мальски соприкасающемуся с русской культурой, и, соответственно, этим можно всколыхнуть у человека интерес к русской православной традиции. Разумеется, в наше неоязыческое время, когда столь популярны всякие целители и экстрасенсы, люди, просящие освятить машину или квартиру, прежде всего, ждут некоего магического действия: сейчас де священник ‘побрызгает’ святой водой и будет всё прекрасно и замечательно. Я тоже очень хочу, чтобы всё было прекрасно и замечательно, чтобы машина не попадала в аварии и не ломалась, чтобы в семье царили мир и покой, чтобы никакие соседи не заливали водой с верхних этажей освящённую квартиру и т. д. Но при этом я всё же не забываю, что Православие и житейское благополучие — вещи далеко не всегда совместимые, — и нерв проходит несколько в иной плоскости.[3]
И в том, и в другом чине освящения одним из узлов является чтение 90-го псалма. Этот псалом называют охранительным. Он действительно здесь очень кстати: ведь люди же решили поставить под охрану Неба своё жилище или своё средство передвижения — т. е. то, что им и очень дорого и важно, и то, с чем сопряжены самые неожиданные опасности и неприятности, преодоление которых и встреча с которыми зависят далеко не только от тебя одного. И, приглашая своих посетителей к сотрудничеству в молитвенном делании, я для начала прошу их попросту перевести на современный русский язык первую фразу этого самого псалма, которая у большинства русских людей, даже очень далёких от Церкви, всё же наслуху (хотя бы первые три слова слышали практически все): Живый в помощи Вышняго, въ крове Бога Небесного водворится. До боли знакомый текст требуется перевести с русского (древнего) на русский (современный). И это чаще всего встречает непреодолимые препятствия. Слово живый обычно пытаются перевести как прилагательное, т. е. живой, но ведь это не — прилагательное, а причастие. И, следовательно, переводить это слово надо как — живущий. И тогда первая половина фразы приобретает абсолютно понятный вид (только от перевода одного единственного слова, а мы говорим о трудностях восприятия славянского текста на богослужениях!): живущий в помощи Вышнего, т. е. тот, кто хочет жить в помощи Божьей, кто рассчитывает на Его защиту. И далее следуют конкретные практические рекомендации для человека, прибегающего к этой поддержке: в крове Бога Небесного водворится. Сразу обычно эта вторая половина фразы тоже не воспринимается, поэтому приходится дробить. Слово водворится понимается достаточно адекватно: войдёт, окажется в том или ином месте. А в каком месте-то? Куда ему необходимо войти? Чаще всего слышится лепет о причастии, т. к. на слух путаются предложные падежи слов кровЪ и кровЬ. При уяснении и этого смысла возникает вопрос: а что же это такое - кровЪ Бога Небесного? Что это за крыша? Где этот дом? Безусловно, — это Рай, Небеса. Ну а здесь-то на Земле? Где этот Дом Божий на нашей планете? Конечно — Церковь! И тогда, как откровение, поражает нас своей безмерной простотой силлогизм: хочешь жить в помощи Вышнего? — войди в храм. Только войди весь, всем своим существом, а не частично[4]; сам стань частицей, живым камнем (1Пет.2:5) Тела Христова[5]. Ведь это — путь элементарного, прежде всего духовного (но и не только), самосохранения.
Чин благословения колесницы (машины) сам по себе не очень велик. И единственное существенное дополнение к вышесказанному может быть основано лишь на тексте самой молитвы освящения, где применяется принцип аналогии: Ты Сам, Господи, восседаешь на серафимах и ездишь на херувимах, и по сему приставь к этой колеснице своего ангела, чтобы все, кто в ней едет, были им хранимы и наставляемы. То есть сделай так, чтобы как можно меньше безумных людей за рулём попадалось нам на встречном пути и чтобы мы сами не теряли голову при управлении нашим автомобилем и, забыв о самолюбии, первыми уступали им дорогу[6]. Но это возможно лишь тогда, когда мы путь свой совершаем в молитве: …да шествующии в ней (машине) имъ (ангелом) храними и наставляеми, въ мире и благополучии путь свой совершивше, Тебе славу и благодарение возсылаютъ, хваляще Отца, и Сына, и Святаго Духа [7]. При этом не следует забывать, что подлинным благодарением является Евхаристия[8] или иначе — Литургия — основополагающее таинство Церкви, а славословие — самая бескорыстная молитва, когда я ничего не прошу, но лишь славлю Бога.
В тексте же освящения жилища есть ещё пара-тройка узлов, на которые следует обратить внимание. Во-первых, принципиальной целью освящения квартиры, о которой люди чаще всего просто не подозревают, является превращение этого жилища в малую Церковь[9]. И из многих хрестоматийных определений Церкви в данном случае наиболее подходит следующее: Церковь есть Небо на Земле[10]. То есть жильцы, зовя священника, быть может, не отдавая себе отчёта, поставили перед собой задачу немного пожить на Небе, взобраться на Небо, устроить себе Рай на конкретных квадратных метрах. А возможно ли это? Ответ я бы сформулировал так: это невозможно, но иногда бывает. В Церкви всегда именно так и никак иначе, потому что Церковь — это реальность невозможного.[11]
В одном евангельском фрагменте (Мк.10:17 — 27) ко Христу подошел человек с самым насущным вопросом: что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную? — и получил довольно стандартный ответ о необходимости соблюдения заповедей. В этом отрывке перечисляются только несколько заповедей из Декалога. Но вообще-то в той еврейской среде, где жил Господь, принципом спасения было именно соблюдение Закона, которое не ограничивалось лишь исполнением десяти заповедей. Этих заповедей было более шестисот: по числу дней в году и по числу костей человеческого организма[12]. И когда этот человек ответил, что всё это он сохранил от юности, то, скорее, это касалось более широкого исполнения Закона. Ведь вопрос о спасении был для него отнюдь не праздным, а очень даже животрепещущим, т. е. перед Христом стоял настоящий ветхозаветный праведник, и евангельская ремарка о том, что Иисус, взглянув на него, полюбил его, свидетельствует об искренности ответа этого человека[13].
Но тогда тот самый первоначальный вопрос, заданный этим человеком, вырастает уже в совершенно другое измерение и требует уже не поверхностного, а глубинного ответа. Тогда Царство Небесное может быть сравнимо только с великолепной жемчужиной, для приобретения которой необходимо отдать всё, что имеешь (Мф.13:45 — 46), — здесь не может быть никакой теплохладности (Откр.3:15 — 16). Тогда тебе немногого не достаёт: продай всё, что имеешь, раздай нищим и следуй за мной, взяв крест. Но к такому повороту этот человек оказывается ещё не готов. И Христос, с грустным сожалением провожая его, говорит своим ученикам, что трудно такому человеку войти в Царствие Божье. Легче верблюду пролезть сквозь иглиные уши, чем богатому войти в Царство Небесное[14]. А ведь ученики прекрасно видят, какой человек только что стоял пред Господом. И они в оторопи вопрошают Учителя: если такие не спасаются, то кто же тогда может спастись? И получают очень спокойный и ясный ответ: человекам это не возможно. То есть непосредственно человеческих сил никогда не хватит для спасения. Богу же возможно всё. Для этого Бог и становится человеком, чтобы в Богочеловеческом сотрудничестве (синергии) были преодолены узы ада. Именно это я и имею в виду, когда утверждаю, что невозможно своими силами устроить домашнюю Церковь, но что иногда это всё же случается, ибо вся могу о укрепляющемъ мя Иисусе Христе (Фил.4:13), как утверждал апостол Павел.
Но для того, чтобы взобраться на это Небо, необходимо воспользоваться лестницей. А лестницей этой становится Евангелие, которое, как всякая книга, является письмом[15]. Но есть письма, написанные мне, а есть — не мне. То есть, мне, например, совершенно не обязательно читать учебник по высшей математике, а кому-то не нужна анатомия. Но вот Евангелие — всегда лично мне, каждому из нас, то есть все мы являемся адресатами этого послания, и не читать корреспонденцию, тебе направленную, по крайней мере, не вежливо. Если же мы хоть раз в жизни держали в руках эту книгу, то наверняка заметили, что Христос там практически никогда не бывает один. Более того, Он почти всегда — в толпе. А эта толпа вот уже почти две тысячи лет только нарастает. И я, и каждый из нас, — один из этой толпы. В таком смысле Церковь определяется как евангельское пространство. И когда я читаю Евангелие, то одним из основных методологических принципов прочтения является задача определить, на чьём месте среди этих людей, рядом с кем, я стою. Ведь все, кто пришёл туда, пришли по конкретному, только им ведомому поводу. Кто-то просто проходил мимо, кто-то — потому что все пришли, кто-то от того, что нечего делать, кого-то принесли друзья (Мк.2:3), кого-то привели родители (Мф.17:14 — 18), или, наоборот, дети, кто-то замёрз или перегрелся, кто-то с голоду или объелся, кто-то от горя, кто-то от радости — и каждый занимает своё особое место в этой толпе. Но есть и такие, как апостол Петр. Когда от Христа отошли многие, Он предложил и своим ученикам покинуть Его, но старейший апостол, отвечая за всех, сказал: Господи, куда нам идти, — Ты имеешь глаголы жизни вечной (Ин.6:68) — и это уже совершенно другой ответ, иное стояние пред лицем Божиим. А есть и такие, которые пришли с камнем за пазухой, чтобы швырнуть его в Христа. Ведь сколько раз повествуется в Евангелии, как Господь уклонялся и проходил невредимым меж теми, кто готовил Ему зло[16].
Я, например, очень хорошо помню переживание из своего раннего детства. Воспитанный с измальства в доверии к Священному Писанию я где-то в четырёхлетнем возрасте впервые услышал, что в Евангелии написано: ударившему тебя по щеке подставь и другую (Лк.6:29). Буре моего возмущения границ не было. Как же это так я буду подставлять свою милую, пухлую щёчку какому-то мерзавцу. Я никак не мог понять и постичь той правды Божьей, которая содержалась в этом отрывке. И я воспринимаю это своё переживание, как стояние с камнем, зажатым в руке… Прошло довольно много времени с тех пор. Я стал взрослым человеком, но не так уж много изменилось в моём мироощущении. Я и сейчас вряд ли подставлю кому-нибудь свою левую щёку — это можно проверить только на практике. Но если в тот момент я рассматривал эти открытые мне евангельские слова, как величайшую глупость, то сейчас эту свою неспособность применять их в жизни я отношу к своему недостоинству и неспособности вырасти хоть в какое-то подобие христианина, — всё-таки что-то меняется, и камень из руки, по крайней мере, я выронил... Более того, один и тот же отрывок мы каждый раз прочитываем по-разному, — отсюда и рекомендации читать Евангелие, точнее, жить Евангелием непрерывно.
Почему я об этом говорю? Потому что Евангелие является центральным событием практически любого богослужения и вносит в него основополагающее содержание, объясняя его. И во время молебна, когда освящается жилище, тоже читается евангельский фрагмент. И если бы не этот отрывок, то весь текст богослужения можно было бы воспринимать не иначе как заклинания, особенно исходя из того, что славянский текст далеко не всеми и не всегда легко воспринимается, особенно если учесть, что квартиры свои, как уже было сказано, освящают далеко не только церковные люди. Там какой-то Закхей, какой-то мытарь... Какое он имеет отношение ко мне? И действительно, если всё просто оттарабанить, получиться заклинание. И я для себя положил обязательно, хотя бы в тех случаях, когда могу быть услышан, комментировать то, что повествуется у евангелиста Луки[17], объясняя и переводя ключевые слова на русский язык.
А повествуется там следующее: некий Закхей мытарь решил увидеть Христа. А кто такой мытарь? У людей обычно это слово ассоциируется со словом мыкаться, т.е. с какой-то неприкаянностью. Но вообще-то — это сборщик налогов (вспомним Мытищи — таможенный терминал города Москвы). По-нашему — налоговый инспектор. Как у нас относятся к людям этой профессии, особенно на фоне повального взяточничества, напоминать не приходится. Когда едешь в автобусе, и туда входит контролёр, даже если у тебя есть билет, — всё равно противно. Но с нашим инспектором зачастую удаётся договориться — ведь он государственный служащий и может пойти на уступки, особенно если будет в этом заинтересован. В Древнем Израиле, где происходит всё евангельское действие, дело обстояло несколько иначе. Отношение к этим людям было страшно негативным. Хуже грешника, чем мытарь или проститутка для правоверного иудея не существовало, и отношение к ним местного населения тонко передано в ряде евангельских моментов[18]. Принцип их работы сильно отличался от методов современной налоговой службы. Эти люди платили огромную мзду в казну, выкупая мытное место (судя по всему — место, по отмыванию денег), и лишь затем собирали налоги, но уже лично себе, и никаких поблажек здесь ждать не приходилось, скорее, наоборот брали больше, чем возможно. То есть это были крохоборы из крохоборов. Но для понимания всей меры ненависти местного населения к этим людям необходимо помнить, что место-то это они выкупали не у Израиля, а у Рима, который завоевал “всю вселенную[19]” и, в частности, Палестину. Понятно, что иноземное господство всегда ощущается, как тяжкое бремя[20].
Но для иудейского менталитета с его самосознанием богоизбранности такое зависимое состояние воспринималось, как катастрофически тягостное. То есть эти мытари для всякого еврея были не только крохоборами, но ещё и жуткими предателями и не только нации, но и веры. А что это такое — богоизбранный народ в третьем десятилетии первого века нашей эры? А это означает то, что это единственный народ во всём мире, который исповедует Единого Бога! Все остальные народы без исключения! — язычники и за множеством богов Сам Бог оказался для них потерян. И любой еврей в то время совершенно не понимает, за что Господь так пренебрёг своим уделом и предал его в руки этих забывших Бога людей. Да, конечно, понятно, что народ Божий оступается, грешит и именно за это терпит лишения, но в целом-то он верен. А римляне-то — полные богоотступники, но при этом преуспевают. И вся эта ситуация воспринимается как тягчайшее недоразумение, которое разрешит Сам Господь. Он должен прислать в мир Своего Мессию, Который и избавит свой избранный народ от всего этого несправедливого ужаса и кошмара. Мессия, по-еврейски — Машиах, по-гречески — Христос, по-русски —Помазанник. То есть придёт отмеченный Богом человек и всё уладит. И ждут Его прихода евреи в эти тридцатые годы первого века с особым напряжением[21], но ждут несколько своеобразно: вот сейчас придёт Мессия Божий, а раз Божий, значит, всё может, всё Ему под силу, Он возьмёт шашку в руки, пару раз ей махнет — и всех римлян положит. Я, безусловно, утрирую, но, вообще-то не очень сильно. Вот приблизительно так на самом деле и ожидалось во время оно Христово пришествие. Главное — нельзя сказать, чтобы для такого ожидания не было никаких оснований. Ведь во времена Иисуса Навина Бог именно так помогал своим избранникам в завоевании Обетованной Земли, что все враги либо покорялись верным Божиим, либо рассеивались от их лица. И когда появляется Иисус из Назарета, то все начинают указывать на Него: вот Он — Мессия. И Христос отвечает: да, Я — Царь (Помазанник), обетованный Израилю[22]. Правда тут же добавляет: Царство Моё не от мира сего (Ин.18:36)[23]. То есть Он пришёл в мир не для того, чтобы шашкой махать, а дли иного, куда более важного дела. Но вот этого уже никто не слышит. Раз Ты — Мессия, мы сей же час посадим Тебя на осла, приведем в Иерусалим, возведём на трон царя Давида, и Тебе волей-неволей придётся, как предводителю, народа вести его на войну с Римом. А так как Ты Помазанник Божий, то у Тебя всё получится, и вожделенная свобода найдёт своих избранников. Вот она внешняя логика Вербного Воскресения! Я не говорю о внутренней, мистической причине входа Господня в Иерусалим и крестных страданий — это отдельная тема. Но именно внешняя, которая и приведёт к хорошо нам всем известному финалу, когда народная толпа, преисполненная ощущением грядущей победы евреев в борьбе с римским владычеством, будет исступлённо вопить: осанна! Благословен грядущий во имя Господне! Благословенно грядущее во имя Господне царство отца нашего Давида! осанна в вышних! (Мк.11:9,10). И с этого момента этот народ в течение четырёх дней будет ждать от своего избранника чудесного и спасительного водительства к торжеству славы израильской государственности, которая по сути своей ничем не хочет отличаться от мировой римской имперской славы. Но не дождётся, потому что в очах Божиих слава Израиля иная. Слава такая, какая не может вместиться в обычных человеческих измерениях, которая может быть присуща только истинному народу Божию, способному отвергнуться от соблазна мирского владычества. Именно в этом, на мой взгляд, и кроется причина трагедии народа Израилева, который проходит мимо своего предназначения[24] и, поддавшись соблазну мирового владычества, вымещает всю свою досаду, распиная Того, Кто и не претендовал на мировое величие. Но повторю ещё раз, что это только внешняя, я бы даже сказал политическая, сторона трагедии. Истинная причина происшедшего — в непостижимости путей Господних, в Божественном домостроительстве спасения мира и человека[25]. Но в этом отрывке (Мк.11:1 — 11) до нас очень хорошо доносится тот настрой, то ожидание, с которым народ Божий встречал Спасителя, сколь важно было для этого народа Христово пришествие.
Но мы забежали несколько вперёд. Христос по евангельскому повествованию, читаемому при освящении жилища, ещё не вошёл в Иерусалим. Он только подходит к городу Иерихону, который на пути к Израильской столице. Слава о приближении Мессии достигает города, но какие гарантии, что это Тот Самый предвозвещенный пророками Спаситель Израилев? Ведь нет никаких внешних отличительных признаков в облике Этого Проповедника, что Он и есть исполнение того самого обетования. И убедиться в этом нет никакого иного способа, кроме как выйти и посмотреть, и самому лично, вприглядку, удостовериться, и через свой внутренний взор получить ответ на своё упование: “Да — Он!” или “Нет — не он!” — поэтому, кстати, где бы не появился Христос — Он всегда в толпе. Каждый иудей считает своим долгом лично для себя решить вопрос об исполнении пророчества, которое детей Израиля на протяжении всей истории творило уделом Божиим: Не отойдет скипетр от Иуды и законодатель от чресл его, доколе не приидет Примиритель, и Ему покорность народов (Быт.49:10)[26].
И вот все жители Иерихона высыпают навстречу идущему Христу. И Закхей мытарь тоже выходит; не смотря на то, что он — грешник, прежде всего, он — правоверный иудей, и ему также важно самому убедиться в пришествии Спасителя. Но он не просто мытарь. Как сказано в Евангелии: и той бе старей мытаремъ (Лк.19:2), старейшина мытарей, то есть был начальником налоговой полиции города Иерихона — очень крупный чиновник, имеющий большую власть в городе (я для наглядности люблю сравнивать с Чубайсом или Березовским, то есть все его очень ненавидят и боятся одновременно). И вот такой наделенный значительными полномочиями человек выходит на встречу Христу и вдруг понимает, что не способен Его увидеть, ибо возрастомъ малъ бе (Лк.19:3), то есть был мал ростом и за толпой просто ничего не мог разглядеть. А в Священном Писании, если человек слеп, то это, прежде всего, означает, что он не способен увидеть Бога, если глух, то не может воспринять Слово Божие, а в данном случае — возрастомъ малъ бе, то есть, не способен приподняться над своею обыденностью. И тут случается великое чудо: этот высокопоставленный чиновник плюёт на всю свою значимость, на всё то, что могут подумать о нём его налогоплательщики, забегает вперёд движения Христа и лезет на дерево, на ягодичину (Лк.19:4). Попробуем представить себе висящих на ветках Чубайса или Березовского, причём висящих, возможно, почём зря. Ведь нет никаких гарантий в том, что проходящий мимо Проповедник — действительно Мессия. При этом все отлично видят, кто именно забрался на дерево[27]. И Христос, заметив сквозь листву смоковницы этого человека, прекрасно понимает, какой порыв веры его туда зашвырнул. И Он обращается к нему: “Закхей, а, собственно говоря, что ты делаешь на дереве?” Момент очень тонкий: вряд ли Спаситель когда-либо ранее встречался с этим человеком[28], — но называет его по имени. Это, безусловно, говорит о том, что каждого из нас Господь знает лично, по имени. Мы Его можем не знать, но Он нас знает всегда![29] “Закхей, а что ты делаешь на дереве? — Я у тебя сегодня должен быть в гостях”. Понятно, что это поощрение, понятно, что это аванс — не мог Христос пройти мимо такого порыва веры. В большинстве своём мы только понаслышке знаем, что это такое восточное гостеприимство. Говорят, что оно ничего общего не имеет с нашим, далеко не последним в мире, российским гостеприимством. Это всегда — дар, это всегда —праздник. И Заккхей, естественно, кубарем скатывается с этой смоковницы, устраивает пир горой и встречает Христа. Но тут — толпа. А, как мы уже говорили выше, одним из принципов прочтения евангельского текста является как раз попытка обнаружить себя в этой толпе. Но вот именно здесь было бы хорошо себя не найти, ибо тут попросту начинается откровенное перемывание костей.
— Это кто? Закхей?
— Да.
— Мытарь?
— Да.
— Значит грешник?
— По определению.
— А это Кто? Иисус из Назарета?
— Да.
— Христос?
— Да.
— Простите, какой же Он Мессия, если идёт в дом к такому грешнику? Что Он не разбирает, к кому Он идёт? Что Он не мог найти никого получше? Ну, вот хоть, например, меня!
Увы, но в большинстве случаев, нам гораздо легче бывает утешить человека, посочувствовать ему, когда его Господь посещает скорбью. Но вот, когда радостью… уж больно обычно мучает нас вопрос: “А почему не меня?”
Закхей вряд ли слышит эти пересуды. Он в доме, он принимает Христа и посередь пира встаёт и говорит: “Господи, я понял Кто Ты. Я понял, что Ты тот самый обещанный Израилю Мессия. Но самое удивительное, что я для себя понял, так это то (и этого я никак не ожидал!), что Ты пришел не шашкой махать, а для куда более важного дела, — для того, чтобы поставить человека один на один с Богом! И так поставить, что заканчивается всякая ложь, всякая лесть. А я ведь прекрасно понимаю, в какой лжи я живу и какой ценой, оплаченной другими, достигнуто мое процветание. И, встретив Тебя, я понимаю, что дальше так не могу. Поэтому, я все раздаю и иду за Тобой[30]. И Господь благословляет этот дом, которому сегодня наступило спасение, ибо и этот грешник является сыном Авраама, того самого Авраама, который первым по вере пошел за Богом. Но спасение это связано отнюдь не с процветанием, а с тем, что каждый, кто составляет этот дом, нашёл для себя путь соединения с Богом.
И теперь всё в молебне может восприниматься совершенно иначе. Господи, если ты не возгнушался и зашел в дом страшного грешника Закхея, а ведь ты это прекрасно знал, но всё-таки зашёл, то может быть ты войдешь теперь вместе со священниками и ангелами Твоими [31] в мой дом. Я вряд ли лучше этого мытаря, скорее всего, я во сто крат более грешный человек, но, может быть, Ты проявишь Свою милость и войдёшь и благословишь и весь этот дом, и всех живущих в нём. Но тогда я понимаю, к какой мере ответственности должно привести это посещение, — я должен стать другим, я должен заново родиться, как это произошло с Закхеем, более того, я каждый день должен рождаться заново, чтобы не прекращалось моё обновление Тобою, — а это и есть путь покаяния, к которому зовёт Святая Церковь.
Тогда становится более значимой и роль священника не только как требоисправителя, но и как проповедника, призванного собирать, увы, рассеянное Христово стадо. Тем более, что в новых, постсоветских, условиях нашей жизни множество ‘волков’ вполне по-хозяйски ощущают себя в роли ‘овчарок’. Понятно, что коэффициент полезного действия такой проповеди вряд ли будет велик. Но не наше священническое дело обращать внимание на затраченные нами усилия. Наше дело возвещать Слово Божие и сеять семена (Мф.13:3), чтобы спасти по крайней мере некоторых (1Кор.9:22).
